Главная Каталог статей Полезные ссылки Поиск по сайту Гостевая книга Добавить статью

Главная arrow Наука и реальность arrow Вызовы повседневности 

Объективной информации нет, не было и не будет!
Рейтинг: / 0
ХудшаяЛучшая 
03.01.2009 г.

 

Современная действительность порождает ряд новых фундаментальных вопросов, разрешение которых требует нового интеллектуального исследования. Проблема современных медиа есть, помимо всего прочего философская проблема, поскольку захватывает практически все сферы человеческой деятельности.

Об этом Lenizdat.ru поговорил с Валерием Владимировичем Савчуком — доктором философских наук, профессором философского факультета СПбГУ.

Валерий Владимирович, ныне много говорят о качественно новой реальности. Порожденная научно-технической революцией, особенностями современной экономики и политики она активно являет себя в пространстве медиа. Что же такое медиареальность, каков её генезис и основные черты?

 

– Действительно, мы оказались сегодня в той ситуации, когда обнаружилось, что по всему полю культурных артефактов привычные понятия получают приставку медиа: медиасубъект, медиареальность, медиацентр, медиаконференция, медиосфера и т. д. Возникает странное чувство, что почти к любому термину уже можно добавить слово медиа, и он будет действительно работать в новой общественной и научно-технической ситуации. Тогда в очередной раз возникает вопрос, а что такое медиа? Словарно-энциклопедический консенсус дает нам общее мнение: media в переводе с латинского языка — средство, посредник, середина. Обычно специалисты по медиакоммуникациям считают, что медиа – это то, что связано с электронным СМИ, экранными технологиями, электронным посредником. Но медиафилософы понимают под медиа далеко не то, что сообщает (медиа не сводятся к средству), но то, что обладает еще и самостоятельным значением. Согласно канадскому медиатеоретику Маршаллу Маклюэну: "Medium is the message" (средство сообщения само по себе есть послание). А это значит, что понимание медиа на качественно ином уровне возможно тогда, когда медиа осмысливается не как посредник, не как предмет или техническое устройство, а как само сообщение, как содержание сообщения, как символический жест, ценный сам по себе. Медиа не только средство (как–то печатная книга, телефон, компьютер), оно не есть только то, что нам доносит, или предъявляет. Картина, например, или деньги это тоже медиа. Но когда основатель концептуализма Джозеф Кошут приходит к открытию, что картина это не просто материальный объект, вещь, но идея, и как идея может быть самостоятельным художественным объектом, наряду, например, со стулом, с фотографией стула. Если художественным высказыванием может быть надпись "стул" или определением стула из словаря, тогда мы вынуждены признать, что медиареальность затрагивает все сферы человеческой жизни. Если в модернистскую эпоху художественное творение было неразлучно с вещью (М. Хайдеггер), с волей к репрезентации, то в эпоху постсовременности, с ее господством цифровых медиа, искусство связывается со способом коммуникации в наличном пространстве-времени, оно уже не растворяется в различных структурах, но обращает внимание на контекст, игнорируя большие истории и тотальность идеологии больших стилей.

 

Чем отличается медиафилософия от теории медиа и теории коммуникации?

 

– Неочевидный ракурс решения проблемы дает подход, когда продумывается не то, что нам предъявляют медиа, а то, что медиа делают с нами. Медиафилософия делает следующий шаг в понимании медиа: медиа не только есть само сообщение, но сообщение нас с техникой коммуникации, которая меняет нас. Медиафилософия продумывает медиа не в том аспекте, что медиа говорят и показывают, а что скрывают, например актуальную стратегию власти, проблему. И чем очевиднее и нагляднее носитель, например экран (который все показывает), тем более он экранирует (закрывает, укрывает, отделяет) того, кто определяет и направляет информацию, того, кто обладает властью над информационными потоками. Как заметил Жан Бодрияр, современная техника освобождает человеку время лишь затем, "чтобы связать его с опосредующей все и вся пуповиной автореферентных экранов", то есть отсылающих друг к другу экранов, экранов, которые показывают не реальное событие, а событие, инсценированное самими медиа. Здесь как раз и возникает ситуация, о которой мы можем говорить с позиции философской рефлексии, а именно: благодаря рекламе, СМИ, господству визуальных образов создается новая реальность, в которой мы живем, правила и нормы которой выполняем, но ее последствия еще не осмысленны гуманитариями. Укажу на типичную для подавляющего числа  людей ситуацию. Когда персональный компьютер неожиданным образом ломается, то у большинства пользователей — персон — возникает пустота, люди не знают что делать. Они лишаются возможности работать, исполнять свои обязательства, получать сообщения и отвечать на письма. Выясняется, что на компьютере так много сосредоточенно, что уже начинаешь подозревать, что не таким уж странным кажется тезис немецкого медиатеоретика Нормана Больца: "Человек свободен как машина. Когда машины не думают, человек также не думает". Эту фразу он сказал еще лет десять назад, но сегодня она начинает осознаваться как тривиальность. Итог философского осмысления медиа: это не мы пользуемся медиа, а медиа — нами, они существует внутри  нас, определяют стратегию поведения, наши желания, чувственность, конструкцию взгляда.

 

Валерий Владимирович, по ходу напрашивается вопрос о соотношении медиафилософии и традиционных философских дисциплин: философии науки и техники, философии искусства, философии культуры, философской антропологии и т. д.

 

– Со всех континентов доносятся сожаления о том, что печать академического престижа тускнеет, что авторитет ученого падает, что фигура профессора уже не так почетна, как это было прежде, что общественные науки и философия в первую очередь зашли в тупик историко-философского эзотеризма (в своей погоне за абсолютным и неизменным она отворачивается от обусловленного, от задач социальной критики). Отечественную ситуацию характеризует крайняя форма проявления общих кризисных явлений. У нас еще нет понимания важности философского анализа медиа: нет ни кафедр, ни специальности, ни предмета преподавания, которые, замечу, уже давно существуют в мире. Исключением и добрым знаком считаю поддержку наших исследовательских тем Российским фондом фундаментальных исследований (РФФИ). Вернувшись к вашему вопросу, отвечу, что основной вопрос, стоящий перед медиафилософией как дисциплиной, акцентирующей повсеместное господство новых медиа, — безоценочный анализ "другого рассудка", возникающего одновременно с медиатехнологиями, выявление новой рациональности, заданной качественно новой реальностью — медиареальностью. В первую очередь такой анализ востребует исследование проблематики визуального образа, поскольку медиамир для обыденного сознания представлен "потоком образов". Во-вторых, необходимо выяснить, что происходит с человеком в мире медиатехнологий, насколько он свободен в распоряжении ими и в чем ограничен. Вопрос о свободе — традиционный для философии вопрос. Медиафилософия позволяет современному человеку не только изменяться вместе с трансформацией реальности, но и анализировать процесс трансформации мира, общества и человека как единый процесс.

Медиафилософия позволяет, наконец, вскрывать причины информационного лоббизма, декодировать систему маркетинговых технологий "свободного" обращения информации, отличать властно значимую, от индивидуально значимой информации, видеть механизмы политики там, где доносится лишь "объективная" информация, где предъявляются лишь "аргументы" и "факты", деконструировать информационные стратегии осуществления власти современного капитала.

 

Как можно это проиллюстрировать?

 

– Возьмем такой пример. После лингвистического поворота, отсчитывающего свое начало от 1967 года, с выходом книги с одноименным названием под редакцией Ричарда Рорти многие приняли и осознали тезис структурализма: "Не мы говорим, а язык говорит нами". Этот тезис мы многократно повторяли, продумали, обжили и приняли, дополнив его другими: "все есть текст" и "ничего нет, кроме текста" (Жак Деррида). Освоили методы подхода к миру на основе текстуальных стратегий, стратегий письма.  В итоге сформировался лингвоцентризм в трактовке сознания, в познании и в целом в отношении к миру. Но то был 1967 год, почти середина прошлого века. Следующий за лингвистическим поворотом, что для меня, как специалиста по теории фотографии, важно, был иконический поворот. Обычно с введением этого термина и обоснованием его связывают имя современного теоретика искусства Готфрида Бема, использовавшего термин "иконический поворот" в 1994 году. Ему предшествовали интуиции Поля Вирилио о том, что мы живем в "цивилизации образа". После лингвистического поворота мы перешли к новым медиа, к новым визуальным средствам. И действительно, тезис "все есть текст" сегодня уже не работает, поскольку мы с большим основанием можем сказать сегодня, что "все есть образ". "Дайте мне образ, и я переверну мир!" — такова максима современной эпохи. И здесь как раз интересен сюжет с фотографией. В основании современной цивилизации образа, иконического поворота лежит широкое распространение фотографии. Фотография – первое медиасредство, которое освободило художника от ручной работы создания визуального образа и тем демократизировало его производство.

 

Вы говорите о цветной фотографии, о фотографии обработанной и отретушированной?

 

– Вначале была аналоговая черно-белая, а затем цветная, потом цифровая, в массе своей цветная. Но я говорю о феномене фотографии в культуре. Именно фотография сделала визуальный образ массовым. Во-первых, массы людей получили возможность зафиксировать для истории свой образ. Во-вторых, появились технологии его тиражирования, то есть образ стал массово потребляться. Мало кто задумывается о появлении феномена в Первой  мировой войне. Война не была мировой. Целые континенты не участвовали в ней. Но этот статус она приобрела не без влияния фотографии. Почему? Фотографии с поля боя, с театра военных действий, печатались во всех газетах мира, она присутствовала везде. Весь мир переживал эту войну как свою войну. Не просто на уровне рассказов и слухов, а на уровне образов: весь мир видел войну. Образ распространялся повсеместно и, что важно, оперативно. Фотография сделала образ массовым и тем дала начало той эпохе, на излете которой мы сейчас живем. Но она сама же пала первой жертвой того процесса, который запустила. И в этом, кстати, нет ничего удивительного. Так происходит со всеми революциями, "которые пожирают своих детей" (Жорж Жак Дантон), так происходит часто в истории. Почему фотография сама пала первой жертвой цивилизации образов? Потому что визуальный образ стал изменяться. Во-первых, он стал двигаться: появляется кино, реклама. Во-вторых, он стал цветным и увеличился в размерах на рекламных щитах. Это все привело к тому, что мы сейчас видим образы в таком количестве, что не можем выйти на улицу, чтобы не попасть под перекрестный обстрел поджидающих нас рекламных образов. Часто они повторяются. Мы от них не можем скрыться и это, оказывается, очень серьезно влияет на наше сознание. Главная задача современного человека — не рассматривать образы; азы экологии восприятия предписывают в максимальной степени игнорировать в равной мере и монотонную повторяемость новостроек, и агрессивную силу рекламных образов. Ведь это только кажется, что рекламу можно не смотреть, на самом деле в рекламу вложено столько таланта, столько энергии, денег, что она действует на нас, минуя сознание. Стоит скользнуть по ней взглядом и лишь на секунду задержаться на ней — все, ты ею схвачен, покорен, она уже внутри тебя.

Художественную же фотографию нужно рассматривать долго, концентрированно, с медитативной отрешенностью. Тогда, возможно, она откроет себя смотрящему, произойдет то, что происходит с любым настоящим искусством: эстетическое переживание.

 

В осознании этого и есть радикальность иконического поворота?

 

– Радикальность идеи иконического поворота заключается в осознании высказанного выше тезиса: отныне не мы смотрим на образы, а образы смотрят нами. Так, историки рекламы отмечают, что, например, после рекламы зубной пасты в начале ХХ века, кариес стал виден всем, его наличие вызывало ужас (по сей день в утопиях, изображающих деградировавшее после техногенной, военной и прочее катастроф общество, герои изображаются с плохими зубами). Все вдруг увидели кариес и – ужаснулись. Но теперь  мы не можем уже не видеть впредь перхоть или  целлюлит. Это необратимо, они бросаются в глаза. Кроме того,  мы не только видим мир образами, но мы многое перестаем видеть из-за господства, тотального распространения рекламных образов. Мы сейчас видим невероятное количество того, что хотят видеть специалисты по рекламе, и тех, кто заказал рекламу, и не видим всего того, что видел архаический человек или человек традиционного общества. Человек еще 20-летней давности видел другими глазами город, небо, воду и т. д. Мы же сейчас многие вещи просто не видим, потому что образы настолько отформатировали наше сознание, настолько отстроили конструкцию нашего взгляда, что репрессировали одни сферы, одни стороны жизни и выпятили другие. В конечном итоге это привело к тому, с чего я начал: черно-белая серебряная фотография требует своего зрителя, со своей интенсивностью вглядывания. А мы сегодня оказываемся не способны к спокойному, вдумчивому, медитативному вглядыванию в художественное сообщение, которое дает нам художественная фотография, потому что наше сознание, наш взгляд настроены на то, чтобы не видеть, не смотреть, не всматриваться в окружающие нас образы ради сохранения психического здоровья. Выходя на улицу, идя по городу,  мы не смотрим, мы скорее стараемся увернуться от агрессивных образов рекламы, как от ударов летящих на нас тяжелых предметов.

 

Валерий Владимирович, вы выстроили дихотомию "коммуникация – сообщение". В основе медиареальности лежит именно коммуникация. Какова же здесь роль человека? Кто коммуникант?

 

– Персональные коммуникации предполагают общение или взаимообогащение и т. д., и здесь активность равной не может быть в принципе, потому что не бывает равенства в природе. Но тем не менее всегда существует какой-то контакт, активность двоих. Когда же мы говорим о массовой информации, то здесь появляется феномен коммуниканта. Коммуниканты — это те субъекты, которые вступают в коммуникацию. Но согласитесь, что в слове коммуникант есть какие-то неприятные коннотации. У меня они ассоциируются с такими понятиями, как репликант, имплантант.  Нечто абсолютно одинаковое.

Коммуниканты, подобно репликантам, похожи друг на друга; они как бы похожи на людей, но на самом деле не являются ими в полной мере. Поскольку условия труда задают специфический способ сборки индивидуального тела, психического состояния, внешнего вида. На "выходе" мы получаем обработанного, как голыш на берегу океана, офисного работника, которому ближе и понятней свой собрат из Гонконга или Кейптауна, чем промышленный рабочий, живущий рядом. Понятия коммуникант и "офисный планктон" указывают на людей со стертыми индивидуальными желаниями. Старая идея универсальной компетентности интеллектуала девальвируется.

Коммуникант превращает человека в потребителя информации, находящегося от нее в некоей зависимости. Здесь очевидна наркотическая прогрессия. Чем активнее передающий информацию, тем пассивней ее получающий. И это противостояние производит то, что сейчас просмотр телевидения признается специалистами в ряду форм болезненной зависимости. Телевидение подменяет реальность, человек начинает существовать в этой визуальной, вымышленной реальности, становится коммуникантом; тем, на кого направлена информация, кто ее некритически потребляет, хранит и передает, в итоге он лишается любых особенностей. Кстати сказать, такое жесткое и обидное слово, как "офисный планктон", быстро распространилось у нас именно потому, что попало в нерв ситуации. Оно более жесткое, чем например офисное рабство, поскольку раб может восстать, стать господином или в духе диалектики Гегеля мыслить себя таковым. Планктон же ничем, кроме планктона, стать не может. Это его единственная форма существования. Есть акулы бизнеса, киты, а есть планктон. У массы, именуемой планктоном, нет субъекта, нет личности, есть "море исполнителей", сидящих за компьютером. Здесь активность, предприимчивость, волевые качества ушли в сторону, но появился новый тип, один из предшественников его - рефлексирующий интеллигент, неспособный ни на поступки, ни на действия, ни на активную позицию, вечно пребывающий в сомнениях. Вот коммуникант или "офисный планктон" – это, по сути дела, состояние или характеристика той массы, которая пребывает в режиме потребления информации.

Один из сакральных вопросов - как можно сопротивляться потреблению информации, которая ежедневно искушает повышением градуса сенсации, скорости предъявления события, катастроф и ужасов. Этот градус повышается до точки кипения, и мы становимся безразличными ко всему окружающему нас непосредственно, но зависимыми от того, что происходит далеко, за гранью видимости, чувств, сопереживания. Ситуация выходит из под контроля отдельного потребителя. Когда главными, простите, ньюсмейкерами становятся террористы, акты убийства, техногенные и природные катастрофы, тогда растет число коммуникантов, которые все больше и больше становятся пассивными, медиазависимыми, управляемыми. "Побочным" эффектом медиареволюции является новая форма насилия.

 

Что это за форма насилия?

 

– Мы переживаем "бархатную" революцию новых медиа, точнее было бы сказать — лайковую, которая сколь радикальна, столь и необратима. Сила ее в том, что ее мало кто замечает и задумывается о происходящем. Задумаемся, испокон веку, на протяжении тысячелетий, форма насилия заключалась прежде всего в том, что человека заставляли работать, чтобы он производил добавочный материальный продукт. Человека принуждали работать угрозой жизни, позже искушением лучшей жизни и т. д. Однако ряд таких философов, как Петер Слотердайк и Дитмар Кампер, вводят понятие "седирование", отражающее современную форму насилия. Если прежде заставляли работать, то сегодня самой распространенной формой насилия, согласно этим авторам, является "седирование", то есть способ заставить человека сидеть спокойно, причем сидеть в буквальном смысле этого слова. Сверхзадача – сделать человека спокойно сидящим за компьютером в прозрачном для наблюдения рабочем месте. И мы видим, что весь мир существует в этом режиме прозрачности-транспарентности. Причем термин "седирование" включает аллюзию на класс седативных веществ, которые успокаивают. Современные экранные медиа, наркотическая прогрессия сенсаций им поставляемых, "седирование" создают массированную форму манипуляции, регулирования, удержания масс в состоянии покоя. Это тоже производное новой медиареальности, производящей свою медиакультуру, коммуниканта — агента этой идеологии.

Информация не бывает нейтральной, это только наивные люди или сознательные лжецы говорят о том, что они дают объективную информацию. Такой нет, не было и не будет! Информация всегда производит какую-то работу, она всегда информирует и дезинформирует того, кто получает эту информацию. Уже у древних латинян была крылатая фраза: "Если ты занимаешься ковкой, ты становишься кузнецом". Если ты информацию получаешь, если ты информацией владеешь, ты владеешь самым дорогим товаром и в конечном итоге ты владеешь миром. Возьмем информацию в форме масс. Самая большая деформация происходит с массами. СМИ деформируют массы настолько же необратимо и повсеместно, насколько предстает она в невинной форме развлечения и "объективной информации с места события". Мы есть то, что мы потребляем в качестве информации, удовольствия, развлечения. Мы – люди СМИ, эпохи цивилизации образа, коммуниканты. Задача медиафилософии — перевести бессознательные процессы в осознанные, дать человеку аналитический инструментарий свободно — то есть рефлексивно — отнестись к тому, что принуждает нас к "свободному" выбору товаров, услуг, поведения и выбора лица власти или политического устройства.

 

Кто главный субъект медиареальности? Может быть, медиакласс, то есть средний класс?

 

– Ответ прост — медиасубъект. Но каковы его черты? Позволю себе отступление.

Сегодня компьютеры есть у всех, за исключением асоциальных лиц или маргиналов: бомжей и им подобных, а не только у среднего класса. Электронная почта – это связь со всем миром. Неважно, куда человек переезжает, он переезжает со своим электронным адресом, он везде у себя дома. Мысль Мартина Хайдеггера об отличительной черте философа, стала доступной всем. Возникает коллективное семиотическое тело участников электронной версии коммуникации. Информационная "зависимость" поражает человека в деперсонализированном пространстве передачи ежедневных новостей, обмена фрагментами смыслов. Человек сам становится средой — массой — постоянного круговращения информации. Процесс затягивает, поскольку для извлечения и передачи ее, для налаживания коммуникации не требуется ни усилий по переработке информации, ни сопротивления ей. Теория мирового заговора здесь не работает. Здесь, как в изменении климата: виновны все и никто, здесь все участники, отправители и получатели послания, нормы, правила. Здесь нет абсолютно пассивного объекта, как нет активного начала, некоей прогнозирующей ситуацию инстанции. У планктона нет вождя стаи.

 

Выходит, что в современном информационном обществе власть над коммуникацией есть власть над реальностью?

 

– С точки зрения теории и философии коммуникации не все так просто, есть великая иллюзия того, что мы живем в век информации, в информационном обществе, а сегодня это стало синонимом высокоразвитой  цивилизации. XVIII век – век просвещения, XIX век – век индустриальной техники, век железных машин и т. д. В XX веке человечество перебирало, как четки, разные самоназвания: сначала был век самолетов, затем век электричества, век машин, потом век атома, компьютера, а к концу века наконец-то все сошлись на том, что наш век - век информации. Информационное общество – субститут богатого и развитого общества, в отличие от неинформационного или слабо информированного — бедного и неразвитого. Это есть неоколониальная фразеология, кодируемая такими эвфемизмами.

В информационном же обществе, чтобы событие стало информацией, его нужно перевести в звук и картинку, в конечном счете в цифровой код. Сейчас что журналисты делают? Они переводят событие в цифру. В звук и в картинку. Это становится информацией, это становится информационным событием, подменяющим реальное событие, становится его симуляцией. На поверхности наше общество — общество избытка информации, но на самом деле мы живем в век невероятного дефицита информации. По моему мнению, мы живем в ситуации доступности информации, но подлинной информации мы не получаем. Заметьте, я не говорю о секретной, закрытой, личной, я говорю о той, которая не сводится к аудиовизуальной информации. Так, если трезво посмотреть на вещи, то, что мы мыслим под информационной эпохой, является гипертрофированной эксплуатацией двух каналов восприятия – аудио и видео. Они и создают информационное общество. А остальные каналы просто репрессируются.

 

Вспомним Алексея Федоровича Лосева и его мысль в "Диалектике мифа": "чтобы история состоялась, она должна быть кому-то рассказана"?

 

– Да, можно согласиться с Лосевым, чтобы событие стало историей, оно должно быть кем-то зафиксировано и передано по медиа. Вначале это были доксографы, поэты, географы. Сегодня мы переживаем новый этап, когда информационное событие подменяет собой реальное событие. Оно становится важнее того, о чем оно повествует. Человек, заброшенный в наше время, попадает в некие стерилизованные пространства - пространства, лишенные персонального сочувствия и участия. Он пойман сетями коммуникации. Идея постинформационного общества, которую я развиваю уже лет десять, заключается в реабилитации тех каналов, которые ныне репрессированы. Сейчас все больше осознаются те зоны в культуре, где самоорганизуются зоны риска, насилия, отваги. И возникает пространство непосредственной человеческой коммуникации. Например, в искусстве фильм "Бойцовский клуб" - это типичный пример осознания художественными средствами того, что человеку в стерильном пространстве цифрового звука и цифровой картинки уже трудно дышать, смотреть и видеть одни и те же ситуации, виды, невозможно жить, требуется живая ситуация с подлинными чувствами.

 

Вспоминается роман Хаксли "О дивный, чудный мир", где описывается кинотеатр будущего, т. н. ощущалка, в котором наряду с аудио- и видеорядом, существуют запахи и вибрация, что создает иллюзию присутствия.

 

– Но, к сожалению, у нас этого пока нет в медиасреде, и мы пока не способны воспроизводить контекст. Замечу в скобках, да и сумеем ли? Сможем ли в искусственной среде воспроизвести естественную, без утрат и лакун? Мы живем в новой, но не в фантастической ситуации. Полное воспроизведение присутствия может дать только реальное присутствие, контекст, а симуляции все равно что-то не схватят, какие-то весьма важные для самоощущения вещи, мы пока не осознаем, они не стали фактом науки, но от этого не перестали действовать на нас. Хотя, должен отметить, медиа уже сегодня ломают традиционные представления, вошедшие в поговорку. С детства знаем, что "лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать", но сегодня поговорка лишается смысла. Раньше, чтоб увидеть что-то, нужно было быть там. Сегодня, прежде чем поехать куда-либо, человек многократно видит на страницах журналов, буклетов, видео и прочих носителей то, что он хочет увидеть воочию. Видит в разное время года, в разных ракурсах. Может выйти в Интернет, посмотреть из космоса. Так делает сегодня огромное количество людей, они заранее знают, что хотят увидеть. Открытия неведомого, по сути, нет, есть узнавание. Но все равно человек едет туда. Зачем? За постинформацией. За тем, что картинка не может передать: весь контекст - вкус местной кухни, запах улиц, жару пустыни. За климатом, за жарой, за холодом, за запахами, за шумом восточного базара едет современный турист. Едет на встречу со своим полюбившимся образом.

 

Скажите, пожалуйста, как видится современный финансово-экономический кризис сквозь призму медиафилософии?

 

– Он "лишний" раз показывает, насколько тесно связаны символические значения или фетишистский характер с реальностью. Согласно Маклюэну, деньги одно из самых распространенных медиа. Согласитесь, что финансовый кризис в условиях, когда деньги становятся медиа, когда бизнес делается на обращении денег, вначале казался кризом банков, ипотеки. Но как это касается заводов, у которых есть сырье, электроэнергия, рабочая сила? Нет, весьма быстро коснулся, серьезно задел, повлиял. С одной стороны, для определенного количества людей факт существования кризиса порожден скорее медийной ситуацией (СМИ), чем реальной волной накрывшего нас кризиса. Что я имею в виду? Кризис еще непосредственно не коснулся, а человек свою необязательность, свою лень, нежелание в срок и точно исполнять взятые на себя обязанности объясняет кризисом. А с другой стороны, есть осознание того, что кризис дает повышенный фон тревожности, фон, который позволяет неоправданно увольнять, не выплачивать оговоренной заработной платы, сворачивать социальные программы и т. д. В значительной мере степень серьезности кризиса, как раз и есть факт медийной ситуации, ситуации самоорганизации и самовоспроизведения. Медиа делают кризис реальным, более реальным, чем он есть на самом деле в конкретном регионе, городе, производстве. Он, несомненно, дойдет и до нас — работников бюджетной сферы. Но, повторю, снежный ком опасений, взаимного недоверия, неплатежей - скорее медийный конструкт, чем производное кризиса реальной экономики. Кризис, по крайней мере у нас, во многом инициируется медиасферой.


Беседовал Андрей Кузьмин

Источник: Лениздат

 

» Нет комментариев
Пока комментариев нет
» Написать комментарий
Email (не публикуется)
Имя
Фамилия
Комментарий
 осталось символов
Captcha Image Regenerate code when it's unreadable
 
« Пред.   След. »