Главная Каталог статей Полезные ссылки Поиск по сайту Гостевая книга Добавить статью

Главная arrow Научная библиотека arrow Христианская социология 

ЛЕВ ТОЛСТОЙ ОБ ИИСУСЕ ХРИСТЕ
Рейтинг: / 1
ХудшаяЛучшая 
18.12.2008 г.

Толстой не признавал божественной природы Христа, считая Его только человеком. При этом он соглашался с величием нравственного учения Христа, в Котором видел только выдающегося морального проповедника.

27 июля 1909 г. Толстой писал художнику Яну Стыке (письмо опубликовано в журнале <Теософ> от 16 янв. 1911 г.): <Доктрина Иисуса является для меня только одною из прекрасных доктрин религиозных, которые мы получили из древности египетской, еврейской, индусской, китайской, греческой. Главное в принципе Иисуса - любовь к Богу, т. е. ко всем людям без исключения, была поповедана всеми мудрецами всего света: Кришна, Будда, Лао - Тзе, Конфуций, Сократ, Платон, Эпиктет, Марк Аврелий и между новыми: Руссо, Паскаль, Кант, Эмерсон, Чанинг и многие другие. Истина религиозная и нравственная везде и всегда одна и та же, у меня нет предпочтения к христианству. Если я особенно интересовался доктриной Иисуса, то это, во-первых, потому, что я родился и жил между христианами и, во-вторых, находил большое умственное наслаждение в том, чтобы извлекать чистую доктрину из поразительной фальсификации, производимой Церквами>.

Присущая Толстому <безудержная рассудочность> (Г. Флоровский), не позволяла ему признать воскресение Христа. Он игнорировал слова апостола Павла, которые были обращены словно прямо к нему: <Ибо слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас спасаемых - сила Божия. Ибо написано: <погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну>. Где мудрец? где книжник? где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?> (1 Кор. 1, 18 - 20).

Отрицая божественную природу Иисуса Христа и ставя Его в один ряд со знаменитыми людьми прошлого, основоположниками великих учений, Толстой тем самым подрывал мистический корень христианства. Сколь бы велик ни был Христос как моралист, в любом случае сведение Его Личности только к одному этому выглядит грубым упрощением. Об этом прямо и точно писал Ф. М. Достоевский в подготовительных материалах к <Бесам>: <Многие думают, что достаточно веровать в мораль Христову, чтобы быть христианином. Не мораль Христова, не учение Христа спасет мир, а именно вера в то, что Слово плоть бысть. Вера эта не одно умственное признание превосходства Его учения, а непосредственное влечение. Надо именно верить, что это окончательный идеал человека, всё воплощенное Слово. Бог воплотившийся. Потому что при такой только вере мы достигнем обожания, того восторга, который наиболее приковывает нас к Нему непосредственно и имеет силу не совратить человека в сторону. При меньшем восторге человечество, может быть, непременно бы совратилось, сначала в ересь, потом в безбожие, потом в безнравственность, а под конец в атеизм и в троглодитство, и исчезло, истлело бы> (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 т. Т. 11. Л., 1974. С. 187 - 188).

Для того, чтобы изложить свое вероучение, Толстой замыслил собственный перевод всех четырех Евангелий. Это должен был быть не просто перевод, а радикально обновленная версия евангельского текста. Но то, что самому Толстому представлялось как обновление, на самом деле выглядело как позитивистская модернизация, пронизанная духом грубого упрощенчества. Всё мистическое из этой новой версии Евангелия либо изгонялось, либо подвергалось приземленной, позитивистско-натуралистической трансформации. Вот, например, как трактует Толстой рождение Иисуса: <Была девица Мария. Девица эта забеременела неизвестно от кого. Обрученный с нею муж пожалел ее и, скрывая ее срам, принял ее. Мальчика назвали Иисус> (Толстой Л. Н. Четвероевангелие: Соединение и первод четырех евангелий. М., 2002. С. 41). Далее, комментируя стихи о рождении Иисуса у других евангелистов, Толстой прилагает собственный комментарий: <Значение всего места то, что оправдывается позорное рождение Иисуса Христа. Сказано, что Иисус Христос был разумение, он один явил Бога. И этот самый Иисус Христос родился в самых считающихся постыдными условиях, от девы. Все эти главы суть оправдания с человеческой точки зрения этого позорного рождения. Позорное рождение и незнание Иисусом своего плотского отца есть единственная черта этих глав, имеющая значение для последующего учения Иисуса Христа> (Там же. С. 42).

В столь же безапелляционной манере Толстой рассуждает о воскресении Христа и дает общую оценку евангельского текста как книги, в которой много <незначительного>, <глупого> и даже <безобразного>: <Тот, кто теперь, в наше время, будь он католик, протестант, православный, молоканин, штундист, хлыст, скопец, рационалист, како бы ни был исповедания, тот, кто читает теперь Евангелие, находится в странном положении. Тот, кто умышленно не закрывает глаза, тот не может не видеть, что если тут не все, что мы знаем и чем мы живем, то, по крайней мере, что-то очень мудрое и значительное. Но мудрое и важное это выражено так безобразно, дурно, как говорил Гете, что он не знает более дурно написанной книги, как Евангелие, и зарыто в таком хламе безобразнейших, глупых, даже непоэтических легенд, и умное и значительное так неразрывно связано с этими легендами, что не знаешь, что и делать с этой книгой. Толкования к этой книге нет другого, как то, которое дают различные церкви. Толкования эти все исполнены бессмыслиц и противоречий, так что каждому представляется сначала только два выхода: или, осердясь на вшей, да шубу в печь, т. е. откинуть все как бессмыслицу, что и делают 99/100, или покорить свой разум, что и велит делать церковь, и принять вместе с мудрым и значительным все глупое и незначительное, что и делает 1/100 тех людей, которые или не имеют зрения, или умеют прищуривать глаза так, чтобы не видеть того, чего не хотят видеть. Но и этот выход непрочен: Ложь о воскресении Христа была во времена апостолов и мучеников первых веков главным доказательством истинности учения Христа. Правда, эта же басня о воскресении и была главным поводом к неверию в учение. Язычники во всех житиях первых мучеников христианских называют их людьми, верующими в то, что их распятый воскрес, и совершенно законно смеются над этим> (Там же. С. 615 - 616).

Рассуждениями подобного рода, звучащими совершенно чудовищно для каждого христианина, сопровождается весь текст толстовского <Четвероевангелия>. Разумеется, человек, позволяющий себе такие высказывания, не мог считаться христианином. Можно по-разному относиться к деятельности православной Церкви, но нельзя не признать совершенно справедливым предпринятый ею акт анафемы в адрес Толстого.

Каковы же были причины заблуждений Толстого? Почему он сознательное пренебрег светом Христовой истины, предпочтя ей блуждания в темноте?

Причин того, почему богоискательство Толстого обернулось для него плутаниями, экзистенциальными тупиками, депрессиями, духовными кризисами, достаточно много. Их можно разделить на внешние и внутренние.

К числу внешних причин следует отнести роковое влияние эпохи, в которую Толстому довелось жить. Ее особенность состояла в том, что она была насквозь пропитана духом рационализма, позитивизма, материализма, атеизма. В это время не редкостью были книги, авторы которых стремились доказать, что либо Иисус был не Сыном Божиим, а всего лишь человеком, или же что Он вообще не существовал как историческая личность. Влияние книг такого рода на умы, состояние культуры и общественного сознания было огромным. Не только читатели среднего уровня, но и многие выдающиеся люди после ознакомления с сочинениями Штрауса, Ренана и др., переживали глубочайщие экзистенциальные кризисы и с большим трудом (если обстоятельства складывались благоприятно) выходили из них. Толстой, оказавшийся уже в молодости под влиянием этих рационалистически-позитивистских умонастроений, на всю жизнь остался их пленником.

Среди внутренних причин духовной дезориентированности Толстого на первом месте стоят ложные моральные ориентиры, избранные им под влиянием характерных особенностей его личности. Наиболее очевидна из числа этих особенностей такая черта его характера, которую наиболее точно можно обозначить с помощью понятия гордыни. Этот главный грех пребывал с ним на протяжении всей его жизни. Те, кто знали его, отмечали, что для него с юности было характерно сознание собственной силы и вытекающие отсюда гордость, чувство превосходства над другими. Это сознание распространялось и на интеллектуальную сферу: он любил отыскивать противоречия в учениях, концепциях, доктринах. Ему нравилось высмеивать общепринятые обычаи и оспаривать устоявшиеся взгляды. Он сам неоднократно признавался, что ему, как правило, не нравятся те вещи, которые признаны всеми. Двадцатичетырехлетним юношей Толстой писал в дневнике (запись от 29 марта 1852 г.): <Во мне есть что-то, что заставляет меня думать, что я не рожден, чтобы быть таким, как прочие люди. Отчего происходит это? От несговорчивости, или недостатка в моих способностях, или от факта, что, по правде, я стою на уровне выше обыкновенных людей? Я уже в зрелом возрасте, и развитие мое окончилось, и я терзаем голодом: не славы, - я не желаю славы, я презираю ее, - но желанием приобрести большее влияние в направлении счастья и пользы человечества>.

Потребовалось три года, чтобы это смутное, полное неопределенности желание конкретизировалось, обрело отчетливые очертания ясного мотива. В дневниковой записи от 4 марта 1855 г. (это время Севастопольской обороны) Толстой формулирует посетившую его идею: <Вчера разговор о божественном и вере навел меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта - основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей блаженства на небе, но дающей блаженство на земле>.

Таким образом, в сознании молодого офицера родилась мысль не просто <великая>, но чрезвычайно гордая и, по существу, богоборческая, поскольку им двигало стремление доказать небожественность природы Христа, отказать Ему в праве быть Сыном Божиим и низвести Его до уровня простого человека.

Таким образом, отсутствие такой христианской добродетели как смирение, составлявшее особенность характера Толстого на протяжении всей его жизни, также заставляло его двигаться по опасной стезе богоотрицания. Писатель не желал слышать и признавать, что Богопознание невозможно без смирения.

Многие христианские богословы рассматривали темные соблазны, одолевавшие Толстого как свидетельства его сделки с дьяволом. Так, архиепископ Никон (Рождественский), известный церковный публицист и редактор духовных изданий изобразил в одной из своих статей прямую сделку Толстого с сатаной: "И тогда сатана явился к нему, повел его на гору, показал ему мир и сказал ему: "Поклонись мне, и я весь мир положу у ног твоих и дам уму твоему веселие, которое тебя поднимет над всеми людьми". И Толстой поклонился сатане, и сатана сдержал свое слово. Совершилось что-то совсем сверхъествественное, что-то непостижимое, что-то чуду подобное. Толстой стал печатать свои лжевоззрения, свои заветы новой религии, вдохновляясь наскоро схватываемыми из книг познаниями и пользуясь своим большим умом. И что же? Тот самый мир, который: не знал Толстого как гения беллетристики, бросился на все революционные во всех областях жизни его проповеди с жаждою не только их читать, но воспринимать их, и по всему миру пронеслась проповедь толстовского учения, и во всех странах земного шара явились толпы преклоняющих, во исполнение обещания сатаны, перед Толстым колена" (Архиепископ Никон (Рождественский). Отповедь князю, глаголющему суетная // Духовная трагедия Льва Толстого. М. - Подворье Свято-Троицкой Сергиевой Лавры: Издательство <Отчий дом>, 1995. С. 180).

 

Христианская мысль: Библия и культура. Христианство и социология. Русская религиозная мысль. Христианская антропология. Христианская культурология. Том VII. - СПб.: Издательство <Новое и старое>, 2005. - : с.

 

» Нет комментариев
Пока комментариев нет
» Написать комментарий
Email (не публикуется)
Имя
Фамилия
Комментарий
 осталось символов
Captcha Image Regenerate code when it's unreadable
 
« Пред.   След. »