Социология - детище не модерна, а классики

По общему признанию социология, как самостоятельная дисциплина, родилась в середине XIX столетия, т. е. в самом начале эпохи модерна. Утверждая это, многие ученые, однако, забывают об одном важном обстоятельстве. Если <роды> состоялись в середине XIX в., то это означает, что <эмбриогенез> социологии протекал в предыдущие столетия и что ее истоки следует искать в их исторических глубинах, а не в XIX веке. То есть не зрелый модерн, а эпохи классики и протомодерна обеспечили <внутриутробное> развитие социологии, создали весь комплекс необходимых условий и предпосылок и сделали возможным ее рождение. Иными словами, тем материнским лоном, внутри которого скрытно развивалась и готовилась появиться на свет социологическая наука, была западная христианская культура. И хотя социология сразу же после своего рождения и была облачена в секулярные одеяния контовского позитивизма, но быть совершенно чуждой христианству она не могла. Перефразируя Тертуллиана, утверждавшего, что <душа по природе христианка>, можно сказать то же самое и о социологии: она по своей природе христианка.

Именно поэтому глубинные основания социологического мышления необходимо отыскивать в социокультурных контекстах предшествующих столетий. И здесь уже никак нельзя проигнорировать то обстоятельство, что этот контекст был, по существу, общим христианским интертекстом западной культуры. И хотя О. Конт поначалу попытался исключить из сферы социологического мышления весь корпус проблем, связанных с его христианскими основаниями, но и он вынужден был признать теологический метод необходимой исторической предпосылкой своего позитивного метода.

Невозможно игнорировать и то обстоятельство, что социология как наука восходит к социально-познавательным традициям, в создании которых участвовали крупнейшие христианские мыслители прошлого. Эти традиции закрепились в контекстах социально-богословских доктрин ранней церкви, а затем католической, православной и протестантской культур. На <внутриутробное> развитие будущей социологической науки оказывали существенное влияние также и труды тех светских мыслителей-христиан, которые руководствовались в своем творчестве принципом единства веры и знания, т. е. принадлежали к той категории мыслителей, которых иногда называют светскими богословами.

Если видеть в социологии только детище эпохи модерна, т. е. порождение сугубо секулярной культуры, то проект ее грядущей возможной трансформации из светской дисциплины в христианскую теорию выглядит не только не обязательным, но и невыполнимым. Однако, если в социологической науке усматривать духовный плод, выношенный классической западной культурой и несущий в себе эту классическую, в том числе христианскую, наследственную составляющую, то тогда ее переход на христианские мировоззренческие позиции не представляется ни необоснованным, ни утопическим, ни излишне затруднительным. Конечно, он будет не прост и не легок, как не простым и не легким было возвращение библейского блудного сына под отчий кров. Аналогичным образом может выглядеть и возвращение нашей <блудной дочери>, социологической науки, после странствий в условиях полутора веков господства секуляризма и модерна в родные пенаты христианской картины мира.

О христианстве как истинном лоне социологического разума и о девиантной природе позитивистской социологии

Если смотреть на современное социальное познание с христианских позиций, то можно с полным основанием утверждать, что существуют только две социологии - христианская и не христианская.

Если признать христианскую культуру материнским лоном социологического мышления, то тогда послеконтовская позитивистская социология, оторвавшаяся от христианских оснований, уклонившаяся от предназначавшегося ей пути, вышедшая за пределы христианского миросозерцания, предстает как девиантная ветвь развития социологического знания.

То, что произошло с позитивистской социологией, взращенной эпохой Просвещения и утвердившейся в XIX в. на волне бурного развития естествознания, напоминает один сюжет, многократно описанный орнитологами. Это история кукушонка, вылупившегося в чужом гнезде в результате того, что его мать подбросила свое яйцо в гнездо какой-то малой пташки. Кукушонок быстро перегнал в росте других птенцов, а затем начал их выбрасывать из гнезда, пока не остался его полновластным хозяином. Аналогичным образом позитивизм, оказавшийся чем-то чужеродным в лоне христианской культуры, предпринял недюжинные и небезуспешные попытки избавиться от всех форм христианского духовного наследия. И это ему во многом удалось. Однако, сам факт его чужеродности христианству заставляет видеть в его господстве нечто временное, преходящее. Рано или поздно христианский мир увидит, почувствует и признает монструозность, химеричность его природы. И постмодерн - это начало такого прозрения, когда позитивистская социология должна будет начать вынужденное отступление с тем, чтобы уступить место социологии с иными, христианскими мировоззренческими основаниями.

Следует признать, что современная социология, пребывавшая последние полтора столетия под влиянием позитивизма, атеизма и материализма, практически забыла о своей христианской родословной. Это привело к тому, что большинство современных социологов даже не подозревают о существовании генетических связей их науки с христианством. Не подозревают они и о том, что у современной секулярной социологии имеется альтернативный, в данном случае христианский, путь развития.

Выход на этот путь должен выглядеть как процесс христианизации мировоззренческих оснований социологического знания и одновременно как процесс его выхода из объятий позитивизма.

Для современной социологии поиск собственных фундаментальных оснований в пределах христианской парадигмы не является обращением к чему-то чуждому, сугубо внешнему. Напротив, это возможность обретения своей идентичности в тот кризисный, критический момент, когда испробовано уже великое множество вариантов и ни один не принес истинного удовлетворения.

Данная возможность актуализировалась, когда сама ситуация мультипарадигмальности стала выглядеть как бремя, томящее дух, тяготящее творческое <я> многих ученых, которым больше не хочется неприкаянно слоняться среди бескрайней зыби и хляби глобального дискурса, а мечтается причалить к чему-то твердому, устойчивому, истинному, абсолютному и универсальному. И найти в этих условиях что-то лучшее и более истинное, чем отчий дом христианства, творческому духу вряд ли возможно.

Если же социология отвергнет этот путь, то ее собственное движение будет напоминать блуждания, подобные тем, которые выпали на долю лирического героя Александра Блока. Это герой вынужден был скитаться среди разнообразных социальных реалий, не поддающихся ни внятным констатациям, ни вразумительным оценкам:

Ночь, улица, фонарь, аптека.

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века,

Все будет так - исхода нет.

Умрешь, начнёшь опять сначала.

И повторится все, как встарь:

Ночь, ледяная рябь канала,

Аптека, улица, фонарь.

Таков замкнутый круг позитивистских констатаций, из которого невозможно вырваться, если оставаться позитивистом. Если же социология попытается начать процесс решительного выхода из этого круга и устремится в пространство христианского дискурса, то, по большому счету, на ее пути не будет непреодолимых препятствий. Ведь она станет двигаться в этом направлении не одна. В сущности, этим же путем будет двигаться уже начавшая свой разворот в сторону, противоположную секуляризму, вся та культура, которая ведет свою родословную от Афин, Рима и Иерусалима.

Христианская мысль: Библия и культура. Христианство и социология. Русская религиозная мысль. Христианская антропология. Христианская культурология. Том VII. - СПб.: Издательство <Новое и старое>, 2005. - : с.

Email (не публикуется)

Имя

Фамилия

Комментарий
 осталось символов

Отправить