Золотая Орда - номадический тип цивилизации

По мнению большинства историков, монгольское завоевание разрушило большинство цивилизационных структур восточно-славянского мира, приостановило его развитие, сделало древних русичей фактически беззащитными перед последующим воздействием внешних деструктивных сил и внутренних брутальных начал. Н. Я. Данилевский в своих размышлениях о причинах подобных катастроф отмечал, что «кроме положительно-деятельных, культурных типов, или самобытных цивилизаций,   есть еще временно появляющиеся феномены, смущающие современников, как гунны, монголы, турки, которые, совершив свой разрушительный подвиг… скрываются в прежнее ничтожество. Назовем их отрицательными деятелями человечества»[1].

Сегодня вряд ли кто-либо из историков согласится, что монголы принадлежали к «отрицательным деятелям человечества». Монгольский мир был миром степных кочевников-номадов. «Кочевники, - писал А. Тойнби, - направили свои усилия на преодоление вызова степи… Ужасные физические условия, которые им удалось покорить, сделали их в результате не хозяевами, а рабами степи. Кочевники… стали вечными узниками климатического и вегетационного годового цикла. Наладив контакт со степью, кочевники утратили связь с миром. Время от времени они покидали свои земли и врывались во владения соседних оседлых цивилизаций. Несколько раз им даже удавалось перевернуть размеренную жизнь оседлых своих соседей. Однако кочевник выходил из степи и опустошал сады цивилизованного общества не потому, что он решил изменить маршрут своего привычного годового климатико-вегетационного перемещения. Скорее, это происходило под воздействием внешних сил, которым кочевник подчинялся механически. Были две такие силы, которым он слепо повиновался. Кочевника выталкивало из степи резкое изменение климата, либо его засасывал внешний вакуум, который образовывался в смежной области местного оседлого общества. Вакуум этот возникал вследствие таких исторических процессов, как надлом и распад оседлого общества»[2].

Мир кочевых племен далекой Монгголии длительное время существовал безотносительно Руси, не имея никакого отношения к ее исторической судьбе. Все изменилось с появлением Чингисхана, который в 1206 г. был избран на курултае великим монгольским ханом и встал во главе армии воинственных кочевников.

Чингисхан сформулировал монгольскую «национальную идею» в виде двухступенчатой задачи. Первая заключалась в  объединении  степных племен в единое монгольское государство. Вторая имела вид грандиозного завоевательного плана, устремленного в разных направлениях, в том числе и на северо-запад от монгольских степей.

Ментальность монголов не была варварской. Они, надо признать,  не располагали теми необходимыми цивилизационными предпосылками в виде  городов, школ, университетов, которые позволяли бы им выступать в качестве создателей новых культурных ценностей. Однако взаимодействие со многими культурами и цивилизациями обнаружило их способность к созданию разнообразных и часто вполне новаторских комбинаций из уже известных им элементов культуры. Это свойство монгольского интеллекта самым блестящим образом продемонстрировал внук Чингисхана, хан Хубилай, ставший владыкой Китайской империи. Он сумел не просто приспособить свою монгольскую ментальность к требованиям древней китайской цивилизации, но и создать бесчисленное множество новаторских образцов их продуктивных синтезов. Он вел себя на троне не как степной варвар, но как вдумчивый изыскатель и созидатель.

Монгольские пассионарии

Монгольские воины были не варварами. Они, говоря языком Л. Н. Гумилева, являлись пассионариями, а их завоевательная политика была связана с пассионарным толчком, имевшим место в XI в., т. е. с резким ускорением процесса этногенеза в среде кочевых племен, населявших монгольские степи. Появление большого количества людей с повышенной активностью, воинственных, храбрых, легко идущих навстречу опасностям, превратило монгольскую орду в несокрушимую военную силу. Все эти свойства вполне совмещались с тем типом номадической ментальности, которой обладали эти степные скотоводы и охотники. Становясь воинами и оказавшись за пределами родных монгольских степей, у стен чужих городов, они переносили свои жизненные и поведенческие стереотипы на новые сферы деятельности.

Номадизм монголов проявлялся в том, что в военных походах они передвигались, подобно степным охотникам, налегке, без тяжелых обозов. Это придавало их военным операциям высокую мобильность, поражавшую воображение европейских и азиатских военных стратегов. Кажущаяся отсталость кочевого народа оборачивалась многими военными преимуществами в столкновениях с оседлыми народами и становилась важным залогом успеха боевых операций монгольских войск.

В условиях войны вражеские воины низводились монголами до уровня охотничьей дичи, а мирное население разрушенных сел и городов рассматривалось как домашний скот, который следовало сбивать в стада, перегонять с места на место, использовать для выполнения строительно-осадных работ, а также в роли подручного материала, заполнявшего рвы, в качестве живых щитов и таранов, направляемых на стены и ворота осажденных городов. Это было проявлением военно-политического прагматизма, к которому вынуждена была прибегать армия завоевателей.

Вряд ли следует считать проявлением особой кровожадности  монголов то, что они всегда уничтожали аристократическую верхушку захваченного населения. В этом они также были прагматиками, убежденными, что тем самым лишают социальные структуры врага способности к сопротивлению.

Миф о непомерной жестокости монголов распространялся преимущественно мусульманскими историками тех исламских стран и народов, которые были захвачены войсками Чингисхана и его потомков. Но были в ходу и мифологемы-небылицы, составленные европейскими христианами. Так, монах-бенедиктинец Матье Пари писал в 1240-е гг.: «Они [монголы. – В. Б.] не люди и не людского рода, они скорее звери, чем люди, кровожадные, пожирающие плоть собак и людей… Они пьют человеческую кровь и считают ее изысканным лакомством». Другой христианский священник характеризовал монголов как «адских людоедов, пожирающих мертвецов после битвы и оставляющих лишь кости, которыми брезгуют даже стервятники».

 Современный американский исследователь Дж. Уэзерфорд пытается развеять подобные мифологемы, сопоставляя данные о завоеваниях монголов с фактами из истории христианских государств того же периода. Он пишет: «Когда вивзантийский император Василий одержал в 1014 году победу над болгарами, он приказал ослепить пятнадцать тысяч болгарских военнопленных. Одному человеку из сотни он оставил один глаз, чтобы он мог отвести остальных 99 на родину и, таким образом, вселить ужас в сердца болгар. Когда христиане-крестоносцы брали Антиохию в 1098 году и Иерусалим в 1099, они без зазрения совести убивали мусульман и иудеев без различия пола и возраста только лишь за их вероисповедание.

Император Священной Римской империи Фридрих Барбаросса, который считается одним из величайших исторических и культурных героев Германии, лучше всех проиллюстрировал использование массового страха и террора на Западе. Когда он пытался взять североитальянский город Кремона в 1160 году, он провел ряд действий, которые должны были вселить ужас в горожан. Его солдаты обезглавливали пленных под стенами города и играли их головами, как в мяч.

Тогда жители Кремоны вывели на стены пленных немцев и отрезали им члены на глазах у их товарищей. Германцы собрали еще больше пленных и всех их повесили. Городские власти ответили тем, что повесили оставшихся пленных на стенах города. Вместо того, чтобы сражаться друг с другом, обе армии продолжали проводить эскалацию страха. Германцы собрали пленных детей и стали использовать их вместо снарядов для своих катапульт. Они запускали живых детей в воздух, чтобы они разбивались от удара о городские стены.

В отличие от цивилизованных армий монголы внушали ужас не столько яростью и жестокостью, сколько быстротой, с которой они покоряли один город за другим, и абсолютным презрением к жизни богатых и благородных. Монголы сеяли ужас… более уникальными военными успехами против огромных армий и неприступных крепостей, чем проявленной кровожадностью или публичными казнями»[3].

В Европе и на Руси многие считали, что Бог использовал кочевников как орудие возмездия. Для тех христиан, которые склонны легко забывать о богоподобии человека и пренебрегать божескими и человеческими законами, монголы предстали как истинный бич Божий, наказующий их за бесчисленные прегрешения. «Он обращает князей в ничто, делает чем-то пустым судей земли. Едва они помажены, едва посеяны, едва укоренился в земле ствол их, и как только Он дохнул на них, они высохли, и вихрь унес их, как солому» (Ис. 40, 23 – 24).

Золотая Орда – бич Божий

1220-х гг. произошло первое значительное столкновение двух цивилизаций, кочевой, монгольской и оседлой, древнерусской. Оно имело роковой зачин, сослуживший русским плохую службу. Монголы направили к ним посольство из десяти человек с намерением обсудить условия предполагаемой сдачи и будущего союза. Но русские в ответ на этот вполне цивилизованный по тем временам дипломатический жест продемонстрировали самое неприкрытое политическое варварство – казнили послов.  Этот поступок, не имевший ни моральных, ни политических оправданий ни тогда, ни сегодня, был воспринят монголами как вызывающе грубое оскорбление и фактически предопределил дальнейшую печальную участь Руси на несколько столетий вперед. Впоследствии подобную же политическую ошибку совершали князья многих русских городов.

Битва на реке Калке закончилась, несмотря на двукратный численный перевес русских войск, их полным поражением. Жестокость монголов, праздновавших победу на досках, под которыми лежали князь Мстислав и два его зятя, была ни чем иным, как ответом кочевников на нарушение законов международной дипломатии, предписывающих уважительное отношение к послам.

Это первое нашествие монголов и сокрушительное поражение русских войск на Калке были истолкованы в древних летописях как кара свыше, как удар бича Божьего.

В 1235 г. на монгольском курултае было принято решение послать тридцатитысячное войско на завоевание тех земель, которые располагались к северу от Каспийского и Черного морей. Это войско, в составе которого были татары (25 тысяч) и монголы (4 тысячи),  возглавил один из прямых потомков Чингисхана, его внук, Бату хан (Батый). Воинов сопровождали их семьи. Данное обстоятельство служило важной предпосылкой к тому, чтобы кочевники не стремились к возвращению в монгольские степи и могли достаточно легко вести полукочевой-полуоседлый образ жизни на новых территориях.

В конце 1230-х гг. монгольская орда пронеслась гибельным смерчем по русским землям. Были разорены княжества Рязанское, Владимирское, Суздальское, Ростовское, а вслед за ними пал и Киев. К 1240 г. Русь была покорена, за исключением ее северных земель. Совершив вылазку в Европу, войско Батыя вернулось в русские земли и осело на их окраине, в низовьях Волги. Там, в пределах нынешней Астраханской области была заложена столица ханства – город Сарай.  Само ханство представляло собой, хотя и весьма примитивное, но все же государство, за которым закрепилось название Золотой Орды. 

Господство Золотой Орды над Русью носило преимущественно дистанционный характер. Не вмешиваясь в практическую и духовную жизнь русских княжеств, монголы ограничивались сбором дани. Их конные разъезды патрулировали по городам, наблюдая за порядком. Дань собирали специальные экспедиции, возглавляемые монгольскими чиновниками-баскаками. Так продолжалось до тех пор, пока многим русским князьям не удалось получить в Сарае разрешение самим собирать дань и привозить ее в Золотую Орду.

Просуществовав до конца XIV в., Золотая Орда пала под ударами Тамерлана, который победил ордынского хана Тохтамыша, разорил Астрахань и сжег Сарай. Остатки монгольской империи в виде Казанского, Астраханского и Крымского ханств просуществовали еще некоторое время.

Английский историк Арнольд Тойнби так объяснял причины восхождений и нисхождений кочевых народов: «Судьба империй, основанных номадическими завоевателями, покорившими оседлые народы, заставляет вспомнить притчу о семени, которое «упало на места коменистые, где не много было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока; когда же взошло солнце, увяло и, как не имело корней, засохло» (Мф. 13, 5 – 6). Обычно история таких империй начинается с резкой демонстрации власти, которая затем быстро деградирует и распадается. Средняя продолжительность жизни таких империй, по определению Ибн Хальдуна, не более трех поколений, то есть 120 лет.  Номадические империи могущественны, ибо силы, обретенной под действием стимула враждебного мира степи, хватает, как правило, для завоевания оседлых народов. В то же время номадические империи эфемерны, потому что с  утратой стимула начинает исчезать и сила. Особые качества, выработанные в условиях сурового природного окружения, неизбежно атрофируются в новых условиях, начинается деградация и упадок. С другой стороны, покоренные кочевниками племена, оправившись от шока, вызванного неожиданным, зачастую весьма грубым ударом, начинают выходить их летаргического оцепенения и постепенно восстанавливать свое нравственное самосознание. Это приходится на тот момент, когда их номадические хозяева начинают терять свою власть и силу. Названные процессы, хотя и совпадают по времени, вызваны разными причинами. Если номадический пастырь деградирует, не отвечая экономическим целям общества, то паства восстанавливается, поскольку она осталась на прежней и по-прежнему экономически продуктивной почве, несмотря на изменившиеся политические условия»[4].

Сходную мысль выразил поэтическим языком Максимилиан Волошин, писавший в своем стихотворении «Дикое поле» (цикл «Пути России»):

Много было их – люты, хоробры…

Но исчезли, «изникли, как обры»,

В темной распре улусов и ханств, -

И смерчи, что росли и сшибались,

Разошлись, растеклись, растерялись

Средь степных безысходных пространств.

Религиозность монголов и отношение Золотой Орды к православной церкви

Значительная часть кочевников были язычниками, боготворившими небо. В языческой вере отобразилась номадическая суть их повседневного существования. Рождаясь, живя и умирая под куполом раскинувшегося над ними неба, они в нем усмотртвали высшее божественное начало, достойное поклонения. Небо было их богом, ему они молились, к нему обращались с просьбами, от него ждали покровительства. Поклонялись они и солнцу, движущемуся по небу, а также духам гор, озер, рек.

В отличие от европейцев, монголы не могли представить, чтобы их бога можно было вместить в пределы какого-либо земного, рукотворного строения. Бесконечное божество требовало столь же беспредельного обиталища. Соорудить при помощи человеческих усилий что-либо, даже в малой степени подобное земному дому божьему, им не приходило в голову. Отсутствие необходимых навыков архитектурного мышления делало их свободными от подобных замыслов.

Монголы считали, что душа человека после его смерти покидает тело, которое после этого уже не имеет ни малейшей ценности и потому должно предаваться земле без каких-либо почестей и без установки надгробия.

Но далеко не все кочевники были язычниками. В монгольских степях обитали также и христиане несторианского толка. Так, современным историкам известно, что в монгольском войске было немало христиан-несторианцев. Они являлись последователями учения известного ересиарха Нестория, избранного в 428 г. константинопольским патриархом. Доктрина Нестория (несторианство) опиралась на утверждение,  будто Иисус Христос был рожден как человек и лишь позднее к нему присоединилась божественная ипостась, которая обитала внутри Его человеческого естества как в храме. Отсюда следовало, что Деву Марию следует называть не Богородицей, а Христородицей.

Это учение подрывало исходные христологические догматы и  основы культа Девы Марии. Поэтому оно было осуждено в 431 г. на III Вселенском соборе в Эфесе. Несторий был сослан сначала в один из монастырей близ Антиохии, а затем в отдаленный египетский оазис Ибис, где и умер в 451 г.

В конце V в. несториане, основавшие свою церковь, были изгнаны из Византии в Персию, где нашли прибежище и покровительство. В 499 г., на соборе в Селевкии они избрали верховного патриарха-католикоса всего Востока. Из Персии несторианство распространилось в Среднюю Азию, Китай и Индию, где его сторонники называли себя «христианами св. Фомы».

Положительное восприятие монголами христианского учения от древних миссионеров объяснялось во многом сугубо прагматическими соображениями. Принципиальное вегетарианство буддистов и запрет на употребления вина мусульманами оттолкнули монголов от буддизма и ислама. Христиане же, употреблявшие мясо, пившие вино и даже использовавшие его в обряде причастия, были им в этом отношении ближе.

Христиане-несторианцы преобладали в монгольском племени кераитов. В юности Чингисхан находился в достаточно тесных отношениях с ними и с возглавлявшим их Он-ханом. Его отец, Есугей, был другом Он-хана и когда-то помог тому стать главой рода кераитов.

Христиане-кераиты  считали себя последователями Иисуса, высоко ценили Его за дар исцеления больных и за чудо воскресения из мертвых. В их глазах Иисус был очень сильным шаманом, способным побеждать смерть. В кресте они видели священный символ четырех сторон света.

Будучи такими же кочевниками, как и другие племена, населявшие монгольские степи, кераиты не имели ни храмов, ни монастырей. Их богослужения проходили в походных шатрах. Им была близка ветхозаветная психология древних иудеев, в жизни которых пастушеские обычаи также играли важную роль.

Монголов христианство привлекало тем, что в имени Иисуса, которого они называли «Есу», ими усматривалось сходство с именем Есугея, отца Чингисхана, родоначальника династии великих ханов.

При дворе Великого хана Угедея, сына Чингисхана, имевшего несколько жен-христианок из племени кераитов, христиане пользовались особым почетом. Христианином был сын Угедея, хан Гуюк. Христианские симпатии были присущи  ханам Хубилаю, Ариг-буги и Батыю. Несторианцем был сын Батыя, хан Сартак. В покоренном Китае монголы-несторианцы строили христианские церкви.

Примечательна история взаимоотношений ханского двора середины 1240-х гг. с римским престолом. В 1245 г. папа Иннокентий IV направил в Монголию священника-францисканца Джованни дель Пьяно Карпини. В письме папы хану Гуюку, не подозревавшему, что его адресат был христианином (несторианцем), содержался подробный рассказ о жизни Христа и об основных догматах христианского богословия. В нем также говорилось о предосудительном характере монгольской завоевательной политики и призыв к монголам воздерживаться от нее впредь. Папа пытался уверить хана в том, что именно ему Бог вручил право на всю полноту земной власти.

Хан Гуюк в своем ответном письме задает папе несколько резонных вопросов, среди которых были такие: «Откуда ты знаешь, кого Бог прощает и кому дарует милосердие? Откуда ты знаешь, что Бог благословляет твои речи?». Более того, в нем были выдвинуты  контрдоводы, утверждающие, что Бог предоставил власть на миром не папе, а монгольскому хану. Говорилось также о том, что Бог дал монголам право распространять Его повеления посредством Великой Ясы. Завершалось письмо предложением папе и его приближенным приехать в Каракорум и выразить  свое почтение Великому Хану.

Таким образом, попытка римского престола наладить дипломатические отношения с ханом-христианином не увенчалась успехом. Столкновение двух амбициозных властелинов не дало должных политических плодов, и Западная Европа осталась без какой-либо политико-дипломатической защищенности перед лицом монгольской угрозы.

В 1251 г. Великим ханом стал другой внук Чингисхана, Мункэ, относившийся к христианству и христианам весьма лояльно. При нем в монгольской столице Каракоруме пышно праздновались христианские праздники. Один из них, рождество 1253 года, описал монах-францисканец Вильгельм Рубрук (Рубруквис). Прибывший в Монголию по поручению французского короля, он убедился в том, что там процветает несторианство, которое самым причудливым образом сочеталось в сознании монголов с многими элементами язычества. «Даже признавая себя христианами, монголы не считали веру первоначальным фактором их идентификации. Как выразился один из верующих в Христа монгольских военачальников, он не был христианином, - он был монголом»[5]. Подобная смесь еретичества с двоеверием, отдаленность монголов от истинного христианства позволили Рубруку достаточно презрительно отнестись к увиденному.

При расставании хан Мункэ сказал Рубруку, что монголы веруют в единого Бога, Которым они живы, Которым  умирают  и к Которому направлена сила их сердец. Затем он упрекнул христиан, заявив, что Бог дал людям разные пути, как рукам – разные пальцы. Христианам Он дал Священное Писание, но они ему не следуют. Монголам же Бог дал святых людей – шаманов. «Мы, - сказал Мункэ, - делаем то, что велят они, и живем в мире друг с другом».

Монголы отличались несомненной веротерпимостью. Если в социальной, военной обстановке монгол обязан был беспрекословно подчиняться дисциплине и приказам, то в религиозном отношении никакого принуждения не существовало. Великая Яса Чингисхана узаконила поликонфессиональную структуру монгольского общества. Древнее язычество, буддизм, христианство, а впоследствии и ислам существовали в нем на равных. Государственной религии у монголов не было.

Характерным примером своеобразия конфессиональной политики Чингисхана явилось его отношение к хану племени черных киданей Гучлугу, христианина-несторианца, преследовавшего находящихся в зависимости от него уйгуров-мусульман. Когда войско Гучлуга было разбито, а сам он казнен, Чингисхан приказал разослать глашатаев по всей территории проживания уйгуров с известием о повсеместном прекращении религиозных притеснений. В результате, как свидетельствуют древние историки, уйгуры заявили о нисхождении на них милости Бога.

В монгольской столице, городе Каракоруме, мирно сосуществовали разные религиозные общины, демонстрируя высокую степень веротерпимости. Все священнослужители империи, независимо от их конфессиональной принадлежности, освобождались от налогов и общественных работ. Позднее эти привилегии распространились на врачей, ученых, знатоков законов и учителей.

Историк русской церкви А. В. Карташев отмечал, что религиозные взгляды монголов отличались широтой и терпимостью и тем самым как нельзя более соответствовали их намерениям собрать все народы в единую монархию. «Веротерпимость монголов обусловливалась прежде всего тем принципиальным обстоятельством, что они были язычники и как таковые, следовательно, должны были считать все религии одинаково истинными, одинаково связующими людей с Богом. Как своих жрецов и кудесников – «камов», они считали за посредников между Богом и людьми, низводящих на последних гнев и милость Первого, так за подобных же «камов»  принимали и служителей всех других религий. О самом Чингисхане известно, что он не придерживался строго никакого определенного исповедания веры, но, признавая бытие Единого Верховного Существа, вместе с тем боялся и всех остальных божеств: буддийских, мусульманских и христианских, и желая всех их задобрить одинаковым покровительством духовенству всех вер. Такое отношение к религиям в качестве непреложного закона для своей империи Чингисхан установил на том же сейме (курултае) 1206 г., который избрал его императором. Все его тогдашние узаконения в общей сложности составили особую книгу, названную монголами Тунджин и цитируемую персидскими писателями под арабским именем Яса-Намэ – книги запретов, просто Яса-ван-тура-и-Дженгисхани, т. е. запретов и законов Чингисхановых. В полном согласии с этими законами Чингисхана смотрели на религиозные вопросы и его преемники. Характерен в данном случае ответ третьего по счету преемника Чингисхана, Мангу, францисканскому монаху Рубруквису, посланному к нему в 1263 г. королем Людовиком Святым с миссионерскими целями. На предложение Рубруквиса – принять христианство, Мангу в следующих замечательных словах выразил свой религиозный «индифферентизм»: «Все люди обожают одного и того же Бога, и всякому свобода обожать его как угодно. Благодеяния же Божии, равно на всех изливаемые, заставляют каждого из них думать, будто его вера лучше других»[6].

Рассуждая о причинах такой религиозной толерантности, Карташов замечает, что ее утверждению способствовало знакомство монголов с различными формами религии. Но дело заключалось, очевидно, не только в этом. Та стихийная, почти бессознательная языческая религиозность, которая была присуща монголам, не являлась для них чем-то выстраданным и глубоко осознанным. Они не имели ни навыков отстаивания своей конфессиональной позиции, ни опыта ведения религиозных дискуссий, ни собственного богословия. При встречах с представителями других религий в них не загоралось стремление к оппонированию, не возникало желания выяснить какая религия выше, лучше, истиннее. Они пребывали на той ступени религиозного развития, когда весь спектр проблем межконфессиональных отношений для них еще как бы не существовал. И в этом отношении они походили на маленьких детей, готовых общаться друг с другом, дружить, ссориться, но при этом совершенно равнодушных к вопросам религиозной принадлежности их семей, родителей, не способных к сколько-нибудь зрелым оценкам и избирательным предпочтениям в этих сферах.

Поэтому веротерпимость монголов нельзя отождествлять с современной межконфессиональной толерантностью, являющейся результатом сознательного выбора, взвешенного решения верующих. Вместе с тем, монголам нельзя не отдать должного: их веротерпимость резко контрастировала с религиозной нетерпимостью, царившей в Европе. Когда, например, в конце  1280-х гг. в Европу прибыл посланник хана Хубилая Раббан Бар Саума, христианский священник несторианского толка, автор труда «История жизни и путешествий Раббана Бар Саумы, Посланника и Полномочного представителя монгольских Ханов при королевских дворах Европы» и его принимали папа Николай IV, английский король Эдуард I и другие европейские властелины, то наиболее сильное впечатление  на него произвело отсутствие в Европе религиозной свободы и веротерпимости. Доминирование одного-единственного вероисповедания было для него явлением непривычным и достаточно странным.

Именно веротерпимостью монголов объясняется то, что русская церковь, как пишет тот же Карташев, «под монгольским владычеством получила на законных основаниях полнейшую свободу и самые широкие льготы»[7]. В 1261 г. в столице Золотой Орды, городе Сарае было открыто подворье православного епископа. Предшествующие этому событию усилия Александра Невского нашли поддержку у ханов Берке и Мэнгу-Тимура. Епископ играл роль полномочного представителя интересов всех православных русичей при дворе монгольского хана. При этом он не испытывал никаких притеснений со стороны монгольских властей.

В тех случаях, когда до хана доходило известие об очередной разгоревшейся княжеской усобице, он посылал в те края делегацию, возглавляемую сарайским епикопом и татарским беком, являвшимся христианином-несториацем. Если дипломатические усилия миротворцев не имели успеха, тогда посылалась монгольская военная экспедиция, наводившая порядок силой оружия. Таким образом, Золотой Орде удавалось поддерживать на Руси, склонной к усобицам, относительный политический порядок.  

В. А. Бачинин, доктор социологический наук,

профессор, главный  научный сотрудник

Социологического института РАН

[1] Н. Я. Данилевский. Россия и Европа. М., 1991. С. 89.

[2] Тойнби А. Дж. Постижение истории. Избранное. М., 2001. С. 190, 193.

[3] Уэзерфорд Дж. Чингисхан и рождение современного мира. М., 2005. С. 233 – 234.

[4] Тойнби А. Дж. Указ. соч.. С. 193 – 194.

[5] Уэзерфорд Дж. Указ. соч.. С. 323.

[6] Карташев А. В. Очерки по истории Русской Православной Церкви. Т. I. СПб., 2004. С. 293.

[7] Карташев А. В. Указ. соч. С. 291.

Email (не публикуется)

Имя

Фамилия

Комментарий
 осталось символов

Отправить