Автор «Первобытной культуры», открывший нам впервые огромную роль тотемизма в религиозной и общественной жизни диких и варварских народов, Эдуард Тейлор, советовал всем, кто занимается этнографическими исследованиями, держаться того же метода, который употребителен в статистике. По его мнению, всякий раз, как возникает сомнение насчет общераспространенности того или другого обычая или верования, надо спросить себя, у какого числа племен это верование встречается или существовало и скольким народам оно осталось известно. Затем надо исследовать, не объясняются ли эти исключения характером тех особых условий, в которых протекает или протекала жизнь этих последних народов. Только в таком случае мы имеем право рассматривать данный обычай или верование, как нечто общее всем расам – известный фазис их общественного развития. С первого взгляда нельзя представить себе ничего более ясного и убедительного, более гарантирующего этнографов от тех сюрпризов, какими грозит им чересчур пылкий полет их воображения. Но, вдумавшись в основную мысль знаменитой статьи Тейлора, начинаешь спрашивать себя, можно ли применить статистику, обыкновенно оперирующую с вполне определенными величинами, к исследованиям, в которых приходится иметь дело с величинами неопределенными. Постараюсь пояснить свою мысль. Исходя из того положения, что народы подражали друг другу во все времена, мы имеем право спросить себя при виде того или другого обычая или верования, перенесенных из одной среды в другую, идет ли дело об одной или нескольких величинах. Система периодического передела земли в том виде, в каком она установилась в течение XVII века в центральных губерниях московского государства, в конце концов, распространилась и была введена и в Малороссии и в других областях обширной Российской империи.

Этот факт сам по себе дает нам право причислять большинство народов, населяющих Россию, к тем, которые непосредственно ввели у себя общинное землевладение, или следует, для точности и во избежание ошибки в вычислении, говорить только об одном факте общинно-мирского владения крестьян Великороссии ? А между тем далеко не безразлично при передаче цифрами числа племен, которым известен обычай периодического передела земли, считать большинство народностей России «мирскими» владельцами или нет. Наши заключения могут радикально разойтись, смотря по тому, какого способа подсчета мы будем держаться. То же самое можно сказать и при решении других вопросов столь же общего характера.

Возьмем, например, вопрос о распространении той системы родства, которую Левис Морган назвал системой родства по классам. Согласно этой системе, все члены одной и той же группы распределяются по возрасту в классы: отцов и матерей, сестер и братьев, сыновей и дочерей. Эта система встречается в Австралии и на островах Фиджи. Но так как фиджийцы в этом отношении только последовали примеру австралийцев, то в сущности эти два факта сводятся к одному. Таково по крайней мере заключение Файзона, который наиболее основательно изучил этот вопрос.

Во время моих этнографических исследований на Кавказе я не раз останавливался перед тем фактом, что в основании татарских и кабардинских обычаев лежат осетинские учреждения; но этот факт легко объясняется тем, что некогда осетины занимали всю страну, заселенную теперь другими народностями. Еще более поразило меня то обстоятельство, что, сличивши некоторые места из Авесты с верованиями, привычками и обычаями современных хевсуров и пшавов, я увидел, как много общего в целом ряде представлений и обычаев у грузинских горцев с древними персами. Отсюда я заключил, что у хевсуров и пшавов и до сих пор еще существуют пережитки верований и обычаев, свойственных иранцам, и по всей вероятности, предшествовавших составлению книг Авесты и религии Зороастра.

К сожалению, очень часто упускают из виду, какие многочисленные следы оставили в народных суевериях и привычках древние священные книги и старые юридические своды. А этого влияния вполне достаточно, чтобы не считать за самостоятельные открытия, сделанные народами различного происхождения независимо друг от друга, то, что, в конечном счете, явилось следствием широко распространенного подражания.

Как же производить статистические вычисления с такими неопределенными величинами! Когда я оперирую с числом рождений или смертей, самоубийств или даже затерянных почтой писем, я имею дело с чем-то весьма определенным. Ничего подобного нет, когда вопрос идет о том, чтобы определить относительное число народов, у которых родство считается по матери или по отцу. Ведь у нас нет никаких доказательств того, что так называемая патриархальная семья не явилась удачным нововведением в одном или нескольких центрах и не распространилась оттуда в разных направлениях, «как чернильное или масляное пятно», по образному выражению, так часто встречающемуся в трудах Тарда...

Какое же заключение следует сделать из всех критических замечаний, направленных в мой адрес, сторонников статистического метода в этнографии? Оно, на мой взгляд, сводится к тому, что, так как разные стороны быта народного тесно связаны между собой, то объяснения изучаемого явления надо искать во всей совокупности условий народной жизни. Пусть данное явление повторяется очень часто; эти повторения еще не доказывают его всеобщности, по крайней мере до тех пор, пока несогласные с ним факты не найдут объяснения в причинах исключительного характера.

Какой-нибудь обычай или верование может редко встречаться в наши дни, а в старину он мог быть общим правилом: часто сама редкость только свидетельствует в пользу древности.

Сопоставьте редкий обычай или редкое суеверие с теми пережитками, которые мы находим в религиях и юридических системах древности и средних веков, и вы сумеете уловить их действительно архаический характер.

Если надо искать объяснение того или другого верования или обычая во всей совокупности условий народной жизни, из этого вовсе не следует, что можно обойтись без помощи сравнительного метода, ибо то, что у одного народа сохраняется только в виде пережитка, т.е. анахронизма, у другого связано со всей совокупностью условий его жизни. Таким образом может быть выяснена сама причина изучаемого нами явления, причина, которая может ускользнуть от внимания исследователя, ограничивающего поле своих наблюдений только одним народом. Сравнительный метод, следовательно, также необходим в этнографии, как и при изучении языка, религии и права.

Я сказал, что этнограф должен обращаться ко всей совокупности условий жизни данного народа, как настоящих, так и прошедших, чтобы найти объяснение изучаемых им явлений. Но нет ли способа из этих самых условий выделять такие, которыми определялись бы все прочие?

Современные социологи имеют заметную склонность к своего рода монизму: они стремятся свести разнообразные факторы эволюции народов к одному основному. Этот фактор они видят то в очертаниях почвы и географическом положении изучаемой страны, то в ее климате, то в расе или расах населяющих ее народов. За последние же двадцать лет все эти односторонние толкования уступили место двум новым, столь же исключительным и к тому же радикально противоположным теориям.

Одни сводят поступательное движение обществ к причинам экономического порядка, к изменениям в способах производства богатств или их обращения, другие – к духовному состоянию изучаемых народов, к тому, что в Германии зовется народной, а во Франции коллективной психологией. Этнографы впали в такую же одностороннюю крайность. Ряд исследователей, обладающих большой оригинальностью и основательной эрудицией, как Гроссе и Гильдебрандт, думают открыть прямую зависимость между той или другой формой производства, с одной стороны, и той или другой организацией семьи и родственных отношении – с другой. Утверждают, например, и на мой взгляд совершенно ошибочно, что общественная организация охотничьих или рыболовных племен должна обязательно сводиться к моногамной семье, с отцом и матерью во главе. У пастушеских же народов, все по той же теории, преобладает скорее полигамия; разбросанные на огромном пространстве, необходимом для пастьбы их скота, они принуждены волей-неволей селиться небольшими группами. В этих группах наблюдается сильное преобладание мужчин и подчиненное положение женщины, как существа, за которое при браке дается выкуп. Отсюда происхождение родства по отцу и ограничение у охотников и рыболовов прав матери и тех, кто близок к ней по крови, в частности ее старшего брата.

С первыми успехами земледелия произошел, по этой теории, переход к материнской семье, а затем последовало снова возвращение к патриархату, как только более интенсивная земледельческая культура позволила соединиться нескольким семьям на сравнительно ограниченном пространстве.

Те, кто, как Гроссе, вполне убеждены в совершенном соответствии между формой производства и всеми другими проявлениями общественной жизни народа, находят связь даже между обожанием растений и животных и характером жизни первобытных охотников и пастухов. Культ предков начинается, по их мнению, только с того момента, когда с переходом к земледелию номадные племена превращаются в оседлые и когда у них является возможность поддерживать могилы родителей.

Все согласовано, или, по крайней мере, кажется согласованным, в этой теории. К тому же на ее стороне то преимущество, что она согласна с учением Маркса, великого апостола не только социализма, но отчасти и новейшей социологии. Самые пылкие, если не самые вдумчивые, адепты этого великого мыслителя готовы объяснить экономическими причинами даже развитие музыки, пластических искусств и литературы. Некоторые сомнения, высказанные мной по этому поводу, вызвали недавно чрезвычайно, впрочем, любезное возражение со стороны молодого австрийского социолога Келлес-Крауса. В своей статье, напечатанной в «Анналах социологического института», Краус делает невероятные усилия, чтобы связать разные преобразования в музыкальном искусстве с переменами в способах производства. Стремление если не отрицать совсем, то во всяком случае умалить до крайности значение великого психологического фактора изобретения даже в области науки и искусства продолжает господствовать и в настоящее время, несмотря на энергические и часто повторяемые протесты Тарда.

С другой стороны, совершенно забывают, по-видимому, что самые изменения в формах производства являются следствием основной причины – поступательного движения народонаселения, его все увеличивающейся плотности, как это очень кстати напомнил Конт. А между тем эта истина была признана еще Огюстом Контом и даже веками раньше его этими самыми меркантилистами, которые впервые формулировали великий вопрос народонаселения и в лице Бошеро предугадали гипотезу Мальтуса.

До какой степени велико заблуждение тех, кто намеренно упускает из виду тесное соотношение между экономической организацией народа и его верованиями и желаниями, можно судить по одному тому, что сама собственность отчасти возникла в зависимости от этих верований и желаний, именно – из религиозного представления, что дух усопшего охотно посещает место, где покоится его прах...

Но не одни только могилы, или прах предков, играют роль посредствующего звена между отдельным семейным очагом или группой подобных же очагов и тем или другим участком. Таким же звеном могут служить разные предметы, тесно связанные с личностью претендента на собственность. Туземец Новой Зеландии, например, объявляет себя собственником того или иного участка и только на том основании, что там зарыта его пуповина.

С другой стороны, достаточно совершить известное магическое действие, чтобы охранить данное место от посторонних посягательств и сделать его своею собственностью. Так, некоторые племена южной Африки, воткнувши в землю кол, обертывают его верхушку банановым листом. Этим действием, сопровождаемым проклятием тому, кто вздумает не обратить на него внимания, они устанавливают связь между землей и ее владельцем. Отрицайте после этого влияние верований на организацию производства!..

Но все это так очевидно, что доказывать долго не приходится. Спросим лучше себя, не обусловливает хотя бы отчасти та же самая плотность населения изменений иного рода, не вызывает ли она, например, привычки к сбережениям, не порождает ли она косвенно и антагонизма между богатством и бедностью? А этот антагонизм, в свою очередь, ведет за собой антагонизм другого рода – антагонизм между правящим классом и классом подвластным, между вождями, дворянством и простым народом. Нельзя сказать, чтобы эти явления были чисто экономического или, вернее, биоэкономического характера. Знания можно также накоплять, как и хлеб. Маг и судья, богатые знанием обрядов и заклинаний, такие же продукты этой своеобразной формы накопления, как человек, богатый коровами и потому благородный (так было у ирландских кельтов) или же как добровольно выбранный и почитаемый вождь являются продуктами простого накопления материальных богатств. Дайте себе, с другой стороны, отчет в том, насколько разные факторы общественной эволюции взаимно скрещиваются и действуют совместно, насколько было бы ошибочно поэтому стремиться свести их к какому-нибудь одному...

Итак, каков бы ни был характер учреждения, происхождение которого мы изучаем, идет ли дело о собственности, о кастах и о сословиях, о власти главы племени или народных вождей, мы постоянно наталкиваемся то на преобладающую, то на второстепенную роль психологического фактора. Таким образом... будущность сравнительной этнографии и услуги, которых социология вправе ждать от нее, зависят, на мой взгляд, от того, откажется ли она или нет от несчастного стремления сводить все подлежащие ее решению задачи к уравнению с одним неизвестным, которым является форма производства...

Email (не публикуется)

Имя

Фамилия

Комментарий
 осталось символов

Отправить